В предвоенные годы молодое советское государство уделяло большое внимание патриотическому воспитанию молодежи. Эффективность этой работы была подтверждена массовым героизмом совсем еще молодых людей в годы Великой Отечественной. Недавно, перебирая свой личный архив, наткнулся на аудиозапись голоса одной из представительниц того предвоенного поколения. Сразу вспомнился небольшой деревенский дом, ухоженный огород, множество цветов во дворе и обычная деревенская женщина. При первом знакомстве был приятно удивлен энергичностью

ее движений, задорным голосом и не по возрасту живым блеском глаз. Познакомившись поближе с Маргаритой Ивановной Батурой, понял, что передо мной человек с необычной биографией, в которую судьба вписала как героические, так и трагические страницы.

На мой взгляд, в жизненном пути Маргариты Ивановны, как в капле росы, отразились судьбы сотен тысяч ее сверстников, на чью долю выпала война.

Из рассказа Маргариты Ивановны: “Нас с раннего детства приучали помогать и заботиться друг о друге. Помню, в 1930 году случился пожар, тогда сгорела почти половина хозяйств нашей деревни, в том числе и наша хата. Папа успел вынести из дома только мешок пшена. Мне тогда было три года, а сестре — один. Когда начался пожар, нас отнесли на кладбище, которое находилось рядом с церковью. Сестру — она болела рожей — положили между могил, мне же, как старшей, приказали за ней присматривать, а сами побежали тушить огонь. Вот с того времени и запомнились Погорельская церковь и мой первый эпизод заботы о ближнем и ответственности за него.

Когда началась война, мне было 14. После отступления Красной армии в лесу валялось много оружия: пистолеты, винтовки, гранаты — чего только хочешь. Однажды отец притащил целый ящик гранат и закопал его в конце огорода. У меня была подружка Валя. Как-то я ей и говорю: “Давай сходим в лес”. Пошли. Я нашла тогда восемь винтовок. Мы принесли их к огромной елке с большим дуплом, стоявшей недалеко от опушки. Взобравшись на дерево, я спрятала в дупле винтовки, которые мне подавала Валя. Это было где-то в начале августа 1941 года. Позже я еще нашла несколько пистолетов, которые спрятала на сеновале.

Когда в деревне появились немцы, они с четырех сторон установили контроль. На углу селения, как идти в лес, стоял пулемет с немецкой охраной.

Однажды предложила подружке посмотреть винтовки. Проверили — они все оказались на месте. В то время было заведено после мытья в доме пола застилать его свежими еловыми лапками. Вот мы наломали их и двинулись домой. Когда проходили недалеко от охранного поста, нас неожиданно позвал к себе невысокий коренастый немец. Он немного говорил по-русски. Германец дал мне бинокль и приказал смотреть в сторону леса. Я посмотрела в бинокль и хорошо увидела нашу елку. Сообразив, что постовой мог всё видеть, очень испугалась, хотя и старалась не подавать виду. Он тут же спросил: “Что ты там делала?” Я ему: “Ничего, просто лазила на дерево”. “Завтра я сменюсь, и мы пойдем с тобой, и ты покажешь, что ты там делала. Я мог тебя пух-пух, но у меня дома тоже драй киндер”. Он  узнал у меня, где я живу, и отпустил. Вечером я попросила подружку сходить в лес и перепрятать винтовки, но она наотрез отказалась.

Когда хорошо стемнело, я украдкой пошла в лес и перепрятала всё оружие, кроме одной винтовки. Назавтра немец нашел меня и приказал вести его показывать, что я делала в лесу. Когда он увидел дупло в елке, заставил меня лезть на дерево и достать то, что я там спрятала.

Я полезла и достала винтовку. Он спросил: “Всё?” “Да”, — ответила я. Тогда он сам залез на ель и проверил дупло. Потом взял винтовку и разбил ее о ствол дерева. После этого пригрозил, чтобы я больше сюда не ходила и никогда не имела никакого дела с оружием, иначе будет “шиссен”. При этом несколько раз негромко произнес: “У меня дома тоже драй киндер”. Затем он провел меня до деревни и отпустил.

Каждый раз, вспоминая этот случай, с ужасом представляю, что могло быть со мной и моими родителями, если бы на месте этого немца оказался другой… Это происшествие послужило хорошим уроком по соблюдению осторожности в моей дальнейшей деятельности.

Когда в нашу деревню стали тайно наведываться партизаны, я передала им всё собранное мною оружие.

Раньше у нас клуб, сельсовет и почтовое отделение находились в одном здании. Во время войны полицаи заняли помещение сельсовета. Однажды, проходя мимо, я заметила, что за сельсоветом несколько полицаев копают землю. Но я особо не придала этому значения. Мало ли что они там делают, а после подумала, что, может, убили кого и решили там тайно закопать труп.

В 1942 году, когда начало разрастаться партизанское движение, народных мстителей особо стало интересовать припрятанное у населения оружие. Помню, как однажды домой наведался папа с двумя партизанами. Они откопали на огороде ящик с гранатами и погрузили его на подводу. И тут я им рассказала, как полицаи что-то закапывали за сельсоветом, и показала то место. Там папа с товарищами откопали двенадцать винтовок, завернутых в брезент. А вот зачем полицаи там их спрятали, неизвестно.

После того как в конце 1941 года партизаны уничтожили в Погорелом немецкий гарнизон, гитлеровцы и полицаи стали наведываться в нашу деревню только набегами. И если кого находили дома, то живым уже не   оставляли.

Голод, холод и постоянная угроза смерти от рук карателей стали для нас уже привычными явлениями.

На краю деревни была дорожка, которая вела в лес. Наблюдательным пунктом для нас служило высокое дерево на опушке. Когда немцы двигались к нашему селу, все жители убегали в лес. Там, на болоте, находился гражданский лагерь, где мы прятались.

Связь нашей семьи с партизанами началась еще в конце 1941 года. Сначала папа был у них связным, а в декабре 1942 года был принят в отряд имени Ворошилова. В феврале 1943 года немцы неожиданно нагрянули в Погорелое. Тех, кто не успел убежать в лес, расстреляли, а деревню сожгли. Весной 1943-го, боясь за мою жизнь, так как считал, что я слишком склонна к риску, отец забрал и меня в отряд. Там я работала на кухне.

В мае 1944 года, во время одного из неожиданных набегов полицаев на Погорелое, всех жителей забрали в Лапичи. Там их загнали в большой сарай, обложили его снопами и хотели сжечь. Но в последний момент начальник лапичской полиции приказал их отпустить. Видимо, зная о скором наступлении наших войск, каратели побоялись совершить очередное преступление против гражданского населения.

Во время операции “Багратион” наш отряд 2 июля соединился с войсками 1-го и 2-го Белорусских фронтов при освобождении Червеня.

Тогда я прибавила себе один год, так как мне было только семнадцать, и добровольно записалась в Красную армию. Папе сказала, что должна отомстить фашистам за все зверства, которые они творили на нашей земле. После двухнедельной подготовки меня определили в должность санитарки   21-го стрелкового полка 37-й стрелковой дивизии 3-й армии 2-го Белорусского фронта.

Я была такая “счастливая”, что каждый месяц получала легкое ранение. И удивительно, что это случалось 29 числа каждого месяца. Последнее, уже тяжелое, ранение получила тоже 29 числа. Это произошло в августе. Даже не знаю, как осталась жива.

Я была еще совсем молоденькой и небольшого роста. Мой командир, который называл меня ласково дочкой, решил послать меня в Москву учиться на фельдшера. Я не хотела, но он в приказном порядке оформил направление на учебу. 28 августа мне вручили все необходимые документы и сказали, что скоро прибудет машина, на которой я должна буду отправиться в Москву. Но в этот день машина не пришла. А 29-го начался бой за польский город Ломжа. Тот самый полковник вызвал к себе и говорит: “В настоящий момент в твоей роте некому оказывать помощь раненым. Если можешь, то иди их спасать”. Я, конечно, пошла.

Вижу: на поле боя лежат недалеко друг от друга два раненых бойца. Я под артиллерийским огнем поползла к ним. И когда уже была почти рядом, вдруг так шарахнуло, что меня, как перышко, подняло вверх и отбросило в сторону. Долго находилась без сознания, а когда в госпитале пришла в себя, мне сообщили, что тех раненых, которых я хотела спасти, разорвал снаряд. Я же вся была посечена осколками и потеряла до колена ногу. В голове у меня еще до сих пор находятся несколько маленьких осколков.

Почти год восстанавливалась в разных госпиталях. Сначала в польском городе Сакулки, потом в Москве, Ишимбае, а затем в Уфе, где и закончилось мое лечение в августе 1945 года.

Из служебной справки: “Принимала участие в боях с немецко-фашистскими оккупантами с 28 мая 1944 г. по 29 августа 1944 г. и в бою за г. Ломжа была тяжело ранена, оторвана левая голень и правая нога имеет равное ограничение в тазобедренном суставе. В настоящее время не работает по инвалидности. Награждена орденами Отечественной войны II и I ст.”

После выписки из госпиталя я поехала в Столин к своей тете, которая была судьей. Затем поступила в Пин-скую медицинскую школу на фельдшерско-акушерское отделение. В 1949 году окончила ее. Меня направляли в Телеханы, но я отпросилась домой. Приехала в Погорелое. Тут собирались в скором времени открыть ФАП. Но, узнав, что придется обслуживать большой участок окружающих деревень, к тому же без транспорта и на костылях, я поняла, что эта работа не по мне. А тут как раз школе нужен был бухгалтер. Вот я и пошла туда трудиться, затем работала в библиотеке, заведу-ющим клубом. Потом мне предложили место бухгалтера в нашем сельсовете, где я работала до пенсии. На пенсию ушла в 65 лет.

В конце 80-х годов вновь судьба прошлась черным мазком по моей жизни. В октябре 1988 года мужа сбила машина. Не приходя в сознание, он умер. Убийцу не нашли. А 30 сентября 1989 года трагически ушел из жизни 27-летний сын. Но, слава Богу, у меня еще есть дочь, которая живет со мной, и внуки. Они моя радость и опора”.

Расставаясь с Маргаритой Ивановной, я спросил, как, несмотря

на такие тяжелые испытания, которые посылала судьба, ей удалось

не только достойно всё перенести, но и сохранить завидный оптимизм и любовь к жизни даже в таком преклонном возрасте. Она ответила: “Скорее всего, мне помогло и помогает то, что меня воспитывали на трудностях и с раннего детства прививали трудолюбие, уважение к старшим и любовь к месту, где я родилась и выросла. Точно так же стараюсь воспитывать своих детей и внуков”.

Станислав Лукашевич.