Память

История знает немало мест, бывших полями сражений и ставших примером воинской стойкости и героизма. Из школьных учебников известны нам Бородинское поле под Можайском и Брилевское поле под Борисовом. Прохоровское поле — символ самого известного танкового сражения Второй мировой войны. Над Буйничским полем, где насмерть стояли защитники Могилева, завещал развеять свой прах поэт Константин Симонов.

Наш родной Осиповичский край, в первый месяц войны оказавшийся в глубоком тылу, такими местами не знаменит. И всё же позволю себе не согласиться с тем, что их нет. Ведь героизм бывает не только победным. Он может быть лишь условием достижения победы, приблизить ее миг… В этом меня еще раз убеждают воспоминания бывшего жителя деревни Бродище Евгения Ждановича, хранящиеся в музейной комнате Татарковской СШ. С их частью мы познакомились в первой публикации “В лесах под Ясенем”. Сейчас — очередной рассказ свидетеля тех военных событий.

“Я, Евгений Владимирович Жданович, 1930 года рождения. До войны проживал с родителями в деревне Бродище Осиповичского района. В мае 1941 года окончил четвертый класс школы.

Вместе со мной учился сосед и друг Владимир Шичко и несколько девочек, фамилий их не помню. У Володи папа работал главным механиком. Мой — пекарем в Татарке, обеспечивал хлебом и булками рабочих поселка. У одной из девочек папа работал механиком по ремонту техники в поселковой мастерской.

Именно в их семье был радиоприемник, в то время это было что-то необыкновенное. Люди в деревне говорили: “Ящик умеет петь, говорить и играть музыку!” Нам, одноклассникам этой девочки, очень хотелось увидеть и послушать этот ящик: что он говорит, как поет и играет музыку. Поэтому, пока родители были на работе, мы все собирались в доме нашей одноклассницы.

Вот так в один из июньских дней мы в очередной раз слушали музыку, веселились и первыми в деревне услышали страшную весть: гитлеровская Германия напала на СССР.

Вскоре начались ежедневные налеты вражеской авиации на Осиповичи. Бомбили железнодорожный узел, войсковые части, расположенные на территории города, а также воинские базы с боеприпасами. Город горел, взрывались склады. Народ бежал в ближайшие деревни, прятался в укрытиях.

Моя сестра, Нина Владимировна Жданович, работала в Осиповичской районной больнице медсестрой. Маме захотелось узнать, жива ли Нина, и решила идти в город, взяв меня с собой.

Вдвоем мы отправились по лесной дороге в райцентр. Когда подошли к городской окраине, стали очевидцами очередной бомбежки. Взрывы, пожары, вой сирен. Самолеты с включенными сиренами, идя на снижение, стреляли из пулеметов — даже с безопасного расстояния на это было страшно смотреть.

Здание больницы оставалось целым, врачи работали, оказывая помощь раненым. Нам сказали, что Нину призвали в армию в качестве медсестры. С этими новостями вернулись домой в Бродище.

Вскоре воинскую часть, где находилась Нина, враги разгромили. Сестра вернулась домой, переодевшись в гражданскую одежду. В июле немецкие войска захватили наш район.

Война пришла в нашу деревню и на станцию Татарка. Выходящую из окружения советскую кавалерийскую дивизию немцы окружили и прижали к торфяным карьерам, заполненным водой.

Немецкая авиация усиленно бомбила наши войска, которые несли многочисленные потери. Более всех были уязвимы лошади, ведь если боец мог скрыться в окопе во время бомбежки, то лошади, находясь на ногах, поражались осколками бомб и снарядов. Единственным спасением для конников был прорыв из кольца окружения.

Первую атаку они начали днем на Бродищенском поле за деревней. Кавалеристы пошли в рукопашную и штыковую атаку, на лошадях рубили саблями, но немцы вели сильный артиллерийский и пулеметный огонь — земля устилалась трупами лошадей и людей…

Этот бой я видел своими глазами, через забор нашего сада. Больше всего запомнился следующий момент. Солдат на лошади схватил гранату, выдернул чеку, размахнулся, чтобы ее бросить, но был поражен пулей. Граната взорвалась в руке.

Больше наши войска днем активных действий не предпринимали”.

Прервем воспоминания Евгения Ждановича, чтобы добавить еще один эпизод, услышанный от жителей деревни Бродище во время работы над данным материалом. После боя немцы разыскивали раненых красноармейцев. Внезапно из-за последней хаты выскочил всадник и на полном скаку устремился к лесу. Немцы открыли по нему огонь. Взмахнув руками, он завалился набок. А когда лошадь достигла леса, как ни в чем не бывало поднялся в седло и скрылся из виду.

Рассказ про находчивого бойца стал местной легендой, ее передают из поколения в поколение. Но вернемся к рассказу очевидца.

“Немцы ожидали вторую атаку и к ней готовились: установили пулеметы на чердаках сараев, расположенных вдоль улицы, взяв на прицел возможные пути прорыва.

Когда наступила ночь, наши кавалеристы понеслись по улицам деревни. Немцы открыли шквальный огонь из пулеметов. Часть солдат, сраженных пулями, осталась лежать на улице. Но некоторым всё же удалось прорваться через железную и шоссейную дороги и уйти в леса.

 Наутро после боя немцы сняли засаду с чердаков, мама пошла готовить завтрак. Затопила русскую печь и услышала, что кто-то вошел. Перед ней стоял солдат, весь в крови, и держал перед собой свои внутренности в руках. У мамы потемнело в глазах, голова закружилась, и она упала без сознания. Солдат немного постоял и начал толкать ее ногой, говоря: “Мать, вставай, я еще живой”. Когда мама пришла в себя, он попросил ее затолкать внутренности внутрь: “Я всё равно умру, но не хочу, чтобы мои кишки были снаружи”. Мама перекрестилась перед иконой, достала из сундука рушник, подошла с ним к солдату, положила на живот, а концы завязала сзади узлом. Поблагодарив, солдат вышел во двор, где лежал его конь. Он попрощался с конем и велел ему идти в лес. Получилось, как в песне: “Ты, конек боевой, передай дорогой, что я честно погиб за рабочих”.

В кавалерии все лошади были обучены. Если всадник был ранен или выбит из седла, лошадь ложилась рядом с ним, чтобы он мог забраться в седло. А потом она уносила своего наездника с поля боя.

Затем раненый лег на спину, подвел ствол карабина к подбородку и большим пальцем ноги нажал на курок. Раздался вы-стрел… Боец остался верен своей боевой присяге — не сдался врагу живым. Так в деревне застрелились два красноармейца.

Мы с друзьями в тот день бегали по улицам и видели жуткие вещи. Раненые солдаты умирали в июльскую жару. Наша учительница выругала нас за то, что мы бегаем разинув рот, и наказала идти за водой и кружкой, а затем поить умирающих. Этим мы и занялись.

Многие уже даже говорить не могли, только глазами моргали в благодарность или головой кивали. Они знали, что больше не встанут.

Затем бои продолжались за пределами деревни, немцы всё сильнее сжимали кольцо окружения. Потом узнали, что разведчики-кавалеристы обнаружили коридор, по которому было возможно пробраться через карьеры по направлению к деревне Корытное (вроде такое название, но точно не помню).

Для этого в карьер загнали где-то около двухсот лошадей, делая так называемую живую переправу. Этим занимались исключительно в ночное время, чтобы не быть обнаруженными немецкой авиацией. Затем по этому коридору начали уходить. По истечении недели бои закончились, немцы двинулись дальше.

В деревне стали появляться красноармейцы, которым удалось выбраться и уцелеть. Помню, как мама разводила тесто и пекла блины в русской печи. Бойцы подходили по очереди, и она скидывала им прямо на ладонь горячий блин со сковородки.

Июль, стояла жара. Трупы, облепленные черными большими мухами и белыми червями, начали быстро разлагаться. Стояла жуткая вонь. На захоронение трупов немцы сгоняли людей из соседних деревень. Крестьяне копали глубокие траншеи и стаскивали туда солдат, лошадей и всё военное имущество. Эта работа усложнялась тяжелым запахом, вызывавшим головокружение и рвоту. Кто мог, надевал противогазы. А еще делали длинные крюки из толстой проволоки. Ими цепляли трупы, волокли на расстоянии и толкали в траншеи…”

Сейчас уже ничего не напоминает о страшных событиях, увиденных глазами деревенского подростка и незатейливо изложенных им в воспоминаниях. В прозрачной небесной глубине мелодично насвистывают птицы, на водной глади придорожных канав плавают дикие утки, а однажды в захватывающих поле зарослях кустарника довелось увидеть плутовку-лису рыжего окраса. Облюбовали эти места охотники и любители собирать грибы-ягоды. Кипит и радует глаз жизнь Бродищенского поля…

Но есть на его просторах один уголок, где стоит скромный памятник погибшим воинам-кавалеристам. Памятник так себе, с неточностями и ошибками в тексте, давно уже требующий более уважительного отношения потомков. Преклонив голову перед этой братской могилой, как будто проваливаешься в мертвую тишину жаркого лета 41-го года. С особым, пугающим запахом смерти от сотен трупов воинов-красноармейцев и лошадей 65-го, 86-го и 153-го полков 32-й кавалерийской дивизии, лежащих на изрытых взрывами лесных тропинках и плавающих в затянутых тиной и ряской болотцах и торфяных карьерах. Среди разбитых повозок, орудий и прочего военного снаряжения, где наши бойцы оказались после неудачной попытки прорваться к линии фронта и выйти из рейда по тылам противника. Окруженные подразделениями 87-й пехотной дивизии вермахта, эскадроны рвались из всё туже затягиваемого мешка в разных направлениях — на Караны и Ставище, Кохановку, Ляхову Гряду и Корытное. Немногим удалось вырваться или соединиться с основными силами конной группы. В основном остались они лежать в лесных зарослях и торфяных болотах, покрываясь опа-вшей листвой и прорастая травой… Так и лежат по сей день подо мхом и корнями деревьев. Как в песне у Игоря Растеряева:

“Расчудесный уголок —

не леса, а сказка,

Наступил на бугорок, глядь —

а это каска…

Чуть копнул — и вот тебе:

котелок да ложка,

И над этим надо всем —

ягода морошка”…

И всё же свои жизни воины-кавалеристы отдали не напрасно, приблизили, пусть и самой дорогой ценой, радость будущей победы. Теперь наша очередь — сохранить, ценить и не забывать. Ибо скорбь Бродищенского поля всегда должна стучать в наши сердца.

Юрий ОБМОИН.